Преступник

Надежда Тэффи

Преступник

Да, да. Где волны морские — там бури, где люди — там страсти.
Под старость, конечно, страсти стихают — от усталости, от привычки подавлять их. Но в молодости бороться с ними трудно.
Вовка думать этого не мог, но чувствовал определённо и ясно. Бороться было трудно. Особенно потому, что предмет, возбуждающий его страсть, вертелся под самым его носом по нескольку часов в день. Иногда даже снился ночью.
Предмет этот был большой красный карандаш. Внутри он был чёрный, как самый обыкновенный, но снаружи блестящий, круглый, красный и ужасно большой.
Красоты нечеловеческой!
Такой карандаш годится не только для писания, а и для многих других надобностей. Можно его просто катать по полу, можно им стучать по столу, как барабанной палочкой.
Да и вообще — быть владельцем такой роскошной, такой огромной красной штуки уже само по себе упоительно.
Классная комната скучная, серенькая: чёрная доска, седоватая учительница в тёмном платьишке, замурзанные ребята с грязными лапками — всё блёклое, унылое, и среди них — он, яркий, блестящий, сверкающий, единственная радость мира. Кра-со-та!
Можно держать себя в руках день, два, три, но не вечно же. Больше выдержать было уже трудно. Как человек по натуре вполне порядочный, Вовка испробовал сначала легальный путь. Нахмурил те места, где у взрослых бывают брови, и спросил деловито у хозяина карандаша:
— Это разве твой карандаш?
— Конечно, мой, — ответил хозяин и на всякий случай засунул карандаш себе за пазуху.
— У меня был такой же, — вдохновился Вовка. — Это ты, верно, мой взял.
Но дело не выгорело.
На другой день он переменил тактику:
— Дай мне порисовать твоим карандашом.
Не прошло и это.
После другого выбора уже не было.
Путь к обладанию желанным предметом оставался один. И путь этот был преступный. Вовка отлично понимал, что совершил преступление, иначе на вопрос матери: «Что это за карандаш?» — не хмурил бы те места, где у взрослых бывают брови, и не отвечал бы басом:
— Это нам в школе дали.
А потом, чтобы переменить разговор, не стал бы скакать на одной ноге по всей комнате и при этом ещё орать во всё горло.
Играть карандашом он залезал под диван. Там было спокойнее для преступного наслаждения. Он катал карандаш по полу и тихонечко пел бессловесную песню, не очень музыкальную и всегда вызывавшую громкий окрик:
— Кто там воет под диваном? Если это волк залез, так надо его капканом словить.
Он никогда не писал этим карандашом. Карандаш был ему нужен как красота, а не как польза. Приятно было смотреть на него, вертеть в руках, катать по полу, поглаживать. Но главное — любоваться на его чудесный ярко-красный цвет.
Когда старшая сестра, большая шестилетняя Буба, дотронулась до этого удивительного предмета, Вовка завизжал, как от боли:
— Ты не имеешь права, это моё!
— Я только посмотреть хотела.
— Не имеешь права смотреть, это моё!
Дело с карандашом, пожалуй, так бы и затихло, но такой же карандаш, даже лучше, потому что длиннее и новее, оказался ещё у одного мальчика.
Тут уже раздумывать было нечего. Коготок увяз — и всей птичке конец.
Под диваном стали кататься два карандаша.
— С моим Вовкой беда, — испуганно рассказывала Вовкина мать своей приятельнице. — Вера, милая, по-моему, он в школе у мальчишек карандаши таскает.
И не признаётся. Как быть? Надо что-то предпринять, а то, если пойдёт дальше, ведь из него определённый вор выйдет. Что делать?
— Подожди, я попробую, — решила Вера. — У меня он не отвертится. Завтра же приду и поговорю.
— Только, ради бога, не очень строго! Он ведь маленький.
— Маленький, но психология уже заправского вора.
Катает свои карандаши под диваном. Тут нужно действовать серьёзно и скоро.
На другой день, весёлая и оживлённая, пришла Вера к приятельнице. Принесла детям конфет.
— Ах, Зиночка, — рассказывала она между прочим, — какой я сегодня видела роскошный карандаш!
Совсем красный. Такого нигде ни у кого нет. Ты ведь никогда не видала красного карандаша? Таких ведь больше нет. Мне говорили, что на всю Европу сфабриковали только один.
Пятилетнее сердце не выдержало.
— А у меня есть два. Два! — закричал Вовка. — Вот, смотрите.
Вера посмотрела, полюбовалась и сказала тоном доброго малого:
— Мальчишки ещё не заметили, что ты их стащил.
Вовка растерялся, раскрыл рот.
— Ну, так я тебе советую: завтра же положи их на место. Прямо каждому в его стол. Понял? А то, наверное, их родители заявили полиции. Нельзя так долго держать у себя чужие вещи.
— Это ужасно!.. — вздохнула Буба. — Он, наверное, не отдаст.
— Ну что ты говоришь! — возмутилась Вера. — Вовка да не отдаст! Он же умный, он понимает, что с полицией шутки плохи.
Вовка молчал и громко сопел. Положение было трудное. Расстаться с карандашами было совершенно невыносимо. Бывают разлуки, которые нельзя вынести. Искалечить свою молодую жизнь! Можно подумать, что так они ему легко достались, эти карандаши. Других таких не наживёшь. А Буба говорит — «не отдаст». Значит, надо назло отдать. Лучше, пожалуй, быть дураком, да с карандашами.
Вовка карандашей не отдал.
А вскоре разыгралась и другая история, на ту же тему.
Повели детей в гости к почтенной старухе. Пока мать со старухой беседовала, дети рассматривали карточки в альбоме, потом, как в этом возрасте полагается, начали разглядывать всё, что было в комнате. Потрогали вазочку с цветами, перевернули пепельницу. Пепел посыпался на ковер. Струсили, покосились на старуху. Та не заметила. Потом добрались до рабочего ящика. Тут уж пошло раздолье. Чего только не напрятала старуха в свой ящик!
И тесёмки, и катушки, и ленточки, и крючочки, и перламутровые пуговки, нанизанные на шнурочек, и два напёрстка. Был ещё и третий напёрсток, ужасно странный — без донышка и яркого, неповторимо яркого красного цвета. Пришлось примерить его на все пальцы. Очень был интересный напёрсток, такого нигде не найдёшь. Какая старуха хитрая — завела у себя этакую прелесть! Прямо не оторваться.
Мать подозвала Бубу прочесть старухе стихи про стрекозу, которой зима катила в глаза. А Вовка всё ещё любовался напёрстком.
На другой день уроков не было, и он с утра залез под диван и катал что-то.
— Что он там катает? — спросила мать у Бубы.
Буба молчала и смотрела очень испуганно.
— Вовка, ты что там катаешь? — спросила мать.
— Старый волчок, — подумав, отвечал Вовка.
А Буба всё молчала и даже прижала руки к груди.
— Чего ты, девочка моя? — спросила мать.
Буба вздохнула дрожащим вздохом и упёрлась лбом в плечо матери.
На другой день, когда дети были в школе, мать отодвинула диван. Увидела что-то красненькое, засунутое за галун, у диванной ножки. Вытащила, посмотрела. Сразу узнала старухин напёрсток, который та надевала на указательный палец левой руки, чтобы не колола иголка.
Вовка украл! Как быть?
Пошла советоваться с Верой.
— Не знаю, что придумать. Он слишком мал, чтобы можно было напирать на моральную сторону. Припугнуть, что ли, да не знаю — как.
— Подожди, — сказала Вера. — Я придумаю. Я вечером зайду!
Вечером раздался звонок, да не простой, а три раза подряд.
Вошла Вера, страшно взволнованная.
— Что с тобой?
— Ужасно неприятная история, — отвечала Вера.  — Представьте себе, что к нашей старухе залезли воры и утащили её красный напёрсток. Она очень испугалась. Потому что воры теперь знают дорогу в её дом и, наверное, ещё раз залезут. Так вот она дала знать в полицию, и там обещали сегодня же найти вора.
Четыре круглых голубых глаза смотрели в ужасе.
— А как же они смогут найти? — прижимая руки к груди, спросила Буба.
— Полиция-то? — удивилась Вера наивному вопросу. — Так она выпустит ищеек. Ищейки побегут по следу и живо найдут.
— А-а-а они по лестнице могут? — заикаясь, спросил Вовка.
— Ну конечно. Они же дрессированные.
«Ищейки» было ужасное слово. Конечно, это просто собаки, но какие-то узкие, мягкие, морды острые, длинные, извиваются и всюду пролезут.
— А-а-а как же они…
— Их привели к старухе, они всё обнюхали и сразу побежали по следу.
— Уже бегут! — задохнулась Буба. — Господи! Надо признаваться! Надо признаваться!
— Конечно, если вор признается раньше, чем ищейки его найдут, и вернёт напёрсток, то дело пойдёт к прекращению. А иначе — ужас.
— Что иначе? — прошептал Вовка.
— Разве ты не знаешь? — удивилась Вера. — Ищейки отгрызают вору все пальцы, один за другим. Так и слышно: хруп-хруп!
— Только кончики? — дрожа от отчаяния и надежды, спросил Вовка.
— Какое там! Станут они церемониться! Все пальцы. Целиком.
— А-а-а они уже бегут? — побелевшими губами спросил Вовка. И с последней надеждой: — А кто же им откроет дверь?
— Полицейские. Полицейские бегут за ними. Они и откроют.
— Надо признаваться! — закричала Буба, обняла Вовку и с визгом заплакала: — Мамочка, мамочка!
Вовка от ужаса затопал ногами:
— Мамочка, я ужасный вор! Я прельстился красненьким!
Мать дёрнула Веру за платье.
— Ну что ты наделала! — шепнула она с укором. — Нельзя же так. Всему мера.
— Мамочка! Беги к телефону! Скажи, что вор возвращает… Ради бога! Ищейки бегут.
Собак и полицию уговорили по телефону. Полиция согласилась сразу, но собак пришлось долго уговаривать. Оказывается, что они донюхались и до карандашей и страшно озверели. Пришлось им пообещать целую жизнь безупречной честности.
Когда всё наконец успокоилось, Вовка подошёл к матери, вздохнул облегчённо, но ещё дрожащим вздохом и сказал:
— Ну, теперь можно наконец переменить мне штанишки. Теперь нам уже ничто не угрожает.
* * *
Утром, когда дети шли в школу, Буба заметила на тротуаре двойную булавку.
— Смотри, Вовка, кто-то булавку потерял.
— Не смей трогать! — прогремел Вовка басом. — Это чужая собственность. Ты должна сначала найти владельца, а потом уж можешь поднять, чтоб вернуть ему.
Буба отдёрнула свою преступную руку, уже готовую было завладеть чужим добром, и с уважением посмотрела на человека, ступившего на честный путь.
Человек шагал по честному пути толстыми ногами в связанных мамой гетрах, сурово сдвинув над круглым носом те места, где у взрослых растут брови. И от него пахло тёплым молоком и манной кашей.